Главная

Станислав Сергеевич Солнцев работает в ВИАМ с 1959 года. Занимал должности инженера, старшего инженера, начальника отдела, лаборатории, отделения, заместителя Генерального директора. Сейчас является советником Генерального директора ВИАМ. Доктор технических наук, профессор. Один из ведущих отечественных специалистов в области создания высокотемпературных покрытий и композиционных материалов на основе неорганических стекол и керамики. К ним относятся жаростойкие эмали, защитные технологические, антиокислительные, эрозионностойкие, терморегулирующие и другие покрытия, а также композиционные материалы с матрицей из стекла, керамики, армированной углеродными, стеклянными либо керамическими волокнами.

С.С. Солнцев – автор трех монографий и более 250 публикаций, имеет около 300 авторских свидетельств и патентов. Лауреат премии Правительства РФ, заслуженный изобретатель РФ. Действительный член Американского керамического общества, академик-президент Межрегиональной академии проблем эмалирования.

Награжден орденом Дружбы народов, медалями «Ветеран труда» и «В память 850-летия Москвы», золотым знаком «За заслуги перед ВИАМ» I степени, медалями имени академика С.Т. Кишкина и члена-корреспондента АН СССР А.Т. Туманова и другими наградами. Имеет звание «Почетный авиастроитель».

«Я стекольщик уже в четвертом поколении…»

Мой выбор профессии объясняется просто: я стекольщик уже в четвертом поколении. Предки жили во Владимирской области, дед и прадед работали на стекольном заводе в городе Курлово, это недалеко от города Гусь-Хрустальный. В сельскохозяйственном отношении почва там бедная, зато места песчаные, поэтому и велось издавна стекольное производство. Земли были царские, народ по преимуществу мастеровой, а крепостных и помещиков, пожалуй, и не было – такой примечательный край русской земли. Первые горшковые печи (гуты) для варки стекла построили там еще в 1811 году.

Мое особое отношение к авиации тоже имеет глубокие корни. Со второго класса школы увлекся авиамоделями, даже участвовал во всероссийских соревнованиях. В авиамодельном кружке мы, маленькие дети, начинали с изучения теории полета, подъемной силы крыла, устройства самолетов Як-3, Ла-5 и других. Такой методический подход – от теории к практике – остался у меня на всю жизнь. После десятого класса хотел пойти в летчики, но отец отговорил.

Люблю природу, меня всегда привлекали биология и опять-таки химия. В детстве держал всякую живность – птиц, кроликов, потом собак. Спасибо родителям, они с терпением воспринимали мои увлечения, хотя это доставляло массу хлопот. Любил читать и уже тогда очень хотел писать о своих приключениях.

23 июня 1941 года отец, студент второго курса Промакадемии, ушел на войну. Служил в морской авиации Северного флота на Кольском полуострове, вернулся только в 1946-м. В начале войны мама отвезла меня, старшего брата и двухлетнюю сестру к бабушке в Курлово. Там осенью 1941-го видел армады немецких самолетов, которые летели бомбить Москву, Шатуру, пороховые заводы в Рошали. Зарево от пожаров, вспышки взрывов были видны в ночном небе…

Запомнились поездки в гости к бабушке после войны в этот удивительный край, который называется Мещера. Сейчас это государственный природный заповедник. Однажды летом, когда я, перейдя в седьмой класс, был там, в Курлове, со своей собакой-лаечкой, мой дядя пристроил меня в компанию местных охотников, которые на грузовике 1 августа ехали на охоту. На следующий день утром был сильный туман. Белёсая мгла, густой лес, вокруг глухо, криков не слышно. Я остался один, со своей собакой и ружьем, которое было почти в мой рост. И два дня пешком выходил из тех болот, ночевал в горелом лесу (а Мещера всегда часто горела, не только в памятные москвичам 1972-й и 2010-й). Помню, дышать было трудновато, и еще помню, что понимал: когда ехали на машине и шли в лес, вечернее солнце светило в глаза, значит, там запад. Следовательно, обратно надо идти от солнца. Это, пожалуй, и спасло, не заплутал. И не голодал – ел свои бутерброды, стрелял рябчиков.

Люблю охоту и сейчас. Книги на эту тему всегда читал, собрал целую библиотеку. Есть редкие книги отечественных и зарубежных авторов, изданные в начале прошлого века. В седьмом классе завел ирландского сеттера, как говорят охотники, стал «подружейником». Это охота с собаками таких пород, как сеттер, пойнтер, дратхаар, которые делают стойку, когда находят птицу. Долгие годы держал ирландских сеттеров. Услугами егерей не пользовался, сам натаскивал, то есть развивал и закреплял рефлексы, присущие этой породе охотничьих собак. Затем выставлял собаку на испытания, где строгие судьи оценивали ее соответствие требованиям стандартов.

«ВИАМ – моя жизнь и судьба…»

А время шло. Я окончил Менделеевский институт (сейчас Российский химико-технологический университет имени Д.И. Менделеева), силикатный факультет, кафедру стекла. Завкафедрой у нас был знаменитый ученый Исаак Ильич Китайгородский. На четвертом курсе я пришел в студенческое научное общество и до самого окончания института вел научную работу. И вот тут развернулась первая эпопея моей жизни: меня оставляли на кафедре, а я не остался. И вот почему. К нам в институт, на кафедру приехал Александр Ильич Евстафьев, заместитель начальника ВИАМ по кадрам и режиму. Нашел меня и предложил работать в этом институте – а до сих пор у меня не было контактов с ВИАМом, даже понятия о нем не имел. Но заинтересовался, и, в конце концов, оказалось, что ВИАМ – это моя жизнь и судьба. Как на меня вышли, могу только догадываться. Учился, впрочем, неплохо, даже стипендию повышенную получал, потому что хотел купить машину для поездок на охоту.

В Менделеевке же мой научный руководитель доцент кафедры стекла Сергей Иннокентьевич Сильвестрович предложил мне в качестве дипломного исследования разработать высокощелочестойкое стекло для Таганского химического завода. Там производили очень сильные щелочи, с pH до 12, и надо было измерять объемы производства специальными приборами – ротаметрами. Их стекла щелочь разъедала буквально за 3–4 месяца, стекло теряло прозрачность и его приходилось менять, что было очень сложно. Два года работал в маленькой комнатке кафедры в подвале Менделеевки на Миуссах, и не я один, а человек десять таких «фанатиков» было. Там же работал аспирант, будущий академик Павел Джибраелович Саркисов, с которым мы стали товарищами – увы, умер в прошлом году…

Итак, Китайгородский предлагает мне остаться на кафедре, но я-то уже дал Евстафьеву согласие идти в ВИАМ! На распределении не обошлось без волнений, моя эпопея продолжалась. Оказалось, что в ВИАМ берут не меня, а другого человека, тогда как место для стекольщиков было одно. Пошел в комиссию по распределению, а мне говорят: «Тебя же на кафедре оставляют, чего лучше?». Звоню в ВИАМ, потом приезжаю, и, в конце концов, добились того, что министерство выделило этому институту место для еще одного выпускника Менделеевки – меня.

В ВИАМ пришел 24 августа 1959 года, зачислили в 16-ю лабораторию, которая занималась остеклением самолетов. Начальником лаборатории был Матвей Матвеевич Гудимов (тогда кандидат наук, потом он стал доктором и профессором), крупнейший специалист, обаятельный человек, истинный ученый и, скажу, большой педагог, которому я всю жизнь буду благодарен. Человек очень демократичный и интеллигентный, поговаривали, что он происходил из семьи священнослужителей.

Я думал, буду варить стекло, чему учился и что делал в Менделеевке. Но оказалось, что силикатных стекол тогда в ВИАМе не варили, занимались органическим стеклом. Однако стояла задача: сделать остекление для самолета-бомбардировщика на рабочую температуру 250–300С. Для этого органика уже не подходила. Надо было делать силикатное стекло, и мы, два молодых специалиста, то есть я и мой однокашник Евгений Сентюрин (со временем он стал начальником этой лаборатории) и еще одна выпускница кафедры стекла, постарше нас, Эмма Маркина, были поставлены на эту работу в бригаду кандидата технических наук Б.В. Перова. Решение задачи было интересное: два слоя силикатного стекла с промежуточной продувкой и слой органики. И стали мы разрабатывать конструкцию остекления самолета, подбирать термостойкие стекла и исследовать их свойства…

Тогда же я поступил в аспирантуру. Обучение в аспирантуре стало второй эпопеей моей жизни. В ВИАМе работали уникальные люди, исследователи проблем прочности материалов, в том числе профессор Яков Борисович Фридман, автор пятой теории прочности. Он заведовал кафедрой физики прочности в Московском инженерно-физическом институте (МИФИ). На кафедре занимались вопросами прочности атомных реакторов и другой новой техники. Я.Б. Фридман одновременно руководил группой прочнистов в 4-й лаборатории ВИАМ. Я ходил в эту группу на семинары, интересовался, читал книги Якова Борисовича, в частности знаменитую книгу «Механические свойства металлов», за которую он в свое время получил Сталинскую премию.

После поступления в аспирантуру начальник лаборатории М.М. Гудимов подобрал мне руководителя. А я Матвею Матвеевичу говорю, что не хочу быть аспирантом этого ученого, а хочу к Фридману. Хотя мне намекали, что этого делать не стоило. Теперь понимаю, что в тактическом плане я себе, пожалуй, и нажил кое-какие осложнения, но стратегически эта линия оказалась правильной.

У Фридмана было много аспирантов, они работали в области авиации, космической, ракетной, атомной техники и гражданского машиностроения. Он умел организовать работу, помогал всем. Гудимов сказал ему обо мне. Через неделю я представился Фридману, рассказал о себе, сказал, что был в его группе. Яков Борисович говорит: «Я подумаю, вот вам телефон, позвоните через неделю после восьми вечера». У него все было расписано по минутам, а рабочий день достигал 15-16 часов.

Дело было на Ученом совете во вторник, я жду следующего вторника. И вдруг, когда пришел домой еще в четверг, мама говорит: «Звонил профессор Фридман, просил тебя перезвонить». И у мамы голос был напряженный, и я слегка взволновался. Звоню и слышу: «Я вам тему подобрал, будете заниматься принципом Гамильтона-Остроградского и исследованием трещин как геодезических линий». Это исследования движения точки по поверхности, причем оптимального движения, с минимальной затратой энергии и по кратчайшему пути.

Принимая меня в качестве аспиранта, Яков Борисович сказал, что каждая диссертация, подготовленная под его руководством, должна быть, по сути, книгой. Фридман поручил мне связаться с доцентом его кафедры Евгением Михайловичем Морозовым. Мы встретились, это было в конце 1961 года, потом подружились и до сих пор остаемся друзьями. Он давно доктор наук и профессор, ученый с мировым именем, работает на кафедре физики прочности МИФИ. По итогам моей диссертации и с привлечением других материалов мы таки написали с ним в соавторстве книгу «Разрушение стекла», которая вышла в 1978 году. В 2007-м вышло второе, дополненное издание этой книги, ее и сейчас читают специалисты.

Фридман был одним из основателей нового глобального направления в науке, а именно науки о разрушении материалов и развитии трещин и изломов. В начале 1960-х в научном мире, в том числе в ВИАМе, на эту тему шли напряженнейшие дискуссии. Когда Фридман, защищая свои работы, говорил, что потенциальная трещина в материале допустима, только надо ее контролировать, другие весьма уважаемые ученые критиковали его подход, категорически утверждали, что самой возможности трещины нельзя допускать, тем более в авиационной технике! Но прошло время, и первоначальные оппоненты Фридмана разделили его точку зрения, сами стали активно и плодотворно работать в этом направлении, которое стало частью большой материаловедческой науки. Таков естественный путь научного развития, и я рад, что мне довелось жить в среде науки «переднего края».

Как-то в 1960-е годы я написал заметку в «Вечернюю Москву» об английских самолетах «Комета» (вообще, неоднократно публиковался в газетах, таких, как «Правда», «Социалистическая индустрия»), в которой рассказал о важности исследования трещин, приведших к гибели нескольких «Комет». Фридман положительно оценил эту публикацию.

«…пришло тревожное сообщение из Воронежского авиационного завода…»

Моя работа продолжалась, были созданы первые методики испытания стекол и ситаллов, подготовлены первые паспорта на эти материалы. Скоро важность данных работ подтвердила практика. К концу аспирантуры, году в 1964-м, в ВИАМ пришло тревожное сообщение из Воронежского авиационного завода: там были приостановлены испытательные полеты самолетов Ан-10 и сдача их заказчику, военным. Самолеты в свое время очень известные, те самые, со стрелком-радистом в хвостовой части, который, как в песне пелось, летает «со свистом, задом наперед».

При подъеме машин, на высоте от полутора до трех километров взрывалось остекление, и летчикам приходилось сажать самолеты в аварийном режиме, почти вслепую, глядя в боковые иллюминаторы. М.М. Гудимов вызвал меня и сказал, что надо ехать в командировку в Воронеж, куда отправляется представительная делегация с тем, чтобы разобраться, почему разрушается остекление – а оно было не из органики, а именно силикатное, там не фонарь, как на истребителях, а рамное остекление. И не выдерживали лобовые стекла, а они были вообще типа брони, склеенный триплекс, и разрушались, как автомобильные стекла – не рассыпались и не разлетались от взрыва, а превращались в конгломерат скрепленных между собой белых крошек, через которые, конечно, ничего не было видно…

В нашей команде было человек десять – конструкторы, изготовители стекол, военные представители, конечно, прокурор. Приехали, встречаемся с директором, у него своя беда – ни одной машины сдать заказчику не может, Минобороны денег не перечисляет, рабочие без зарплаты и есть угроза забастовки.

Стали выяснять, осматривать повреждения. Я в комиссии, среди солидных специалистов и полковников, может быть, и выглядел, как мальчишка, но уже разбирался в закономерностях развития трещин и строения изломов в стеклах. Рисунок этих изломов дает очень интересную информацию, можно установить признаки, по которым шло разрушение. Однако только этой информации мало. Говорю директору и военпреду, что мне нужно побеседовать с летчиками-испытателями, которые своими глазами видели, как происходит разрушение стекол.

Получил пропуск на аэродром, познакомился с летчиками. Они жили в особом домике, там и ночевали, а рано утром отправлялись в полеты. Я прожил с ними целую неделю, провожал по утрам на вылет, днем разговаривали. Первое, на что обратил внимание – все эти, безусловно, смелые люди были встревожены, даже напуганы, потому что не понимали, что происходит с их иллюминаторами. Я им объяснил, что бояться не надо, что стекло хоть и разрушается, но остается в заделке, никуда не выпадет и никого не ранит. В конце концов, мы разобрались, в чем дело, поняли, что проблема не в стекле, а с заделкой не все в порядке, написали соответствующее заключение. Рамки стали делать более жесткими, и аварии прекратились. Незабываемое время! С заводскими летчиками-испытателями мы разговаривали, конечно, не только о стеклах, и сколько же я наслушался интересных рассказов и просто баек от этих симпатичных и мужественных людей.

Между тем работа над диссертацией подходила к концу, потому что я помнил жесткое наставление Фридмана о том, что его аспиранты готовят и защищают диссертации не за 3 года, а за 2 – 2,5. Хотя аспиранту-заочнику положены все 4 года. У меня было уже много опубликованных статей, я участвовал в конференциях, вот и сама диссертация написана. А Фридман говорит: «Я диссертаций не читаю, только авторефераты». Что ж, написал автореферат, как мне тогда казалось, емкий и вообще великолепный. Прихожу к Фридману (по приглашению, конечно) домой, он жил на Ленинградском проспекте, приношу автореферат. Приехал вечером, в назначенное время, он меня чаем угостил и сам попил, потому что недавно приехал. Пошли к нему в кабинет, даю реферат, который сам отпечатал на пишущей машинке. Яков Борисович быстро листает, а у меня нарастает нервное напряжение. Потом, даже не дочитав до конца, он говорит: «Вы что мне привезли? Это никуда не годится!». И отдает обратно, но отмечает, что именно надо переделать, а я сижу и пишу, фиксирую его замечания.

Переписал автореферат, опять поехал к Якову Борисовичу. Он говорит: «Оставьте». Потом звонит и говорит, что все нормально, но замечает: «Помните, вы от другого руководителя отказались? А он профессор, член Ученого совета. Готовьтесь к серьезному докладу у него на кафедре, договаривайтесь с ним, чтобы его отзыв был на вашу диссертацию». И пришлось мне подготовить и сделать доклад на кафедре физики московского пединститута имени В.И. Ленина. Они дали хороший отзыв. Защита прошла нормально.

Кстати, итоги исследований разрушения стекол пригодились не только в авиации, но и в других областях, даже люди из МВД иногда просили помочь. Бывало, звонили с Петровки 38, из Ленинграда, приезжали из других городов. У них были такие случаи. Вот, выпало огромное стекло из витрины магазина – в чем причина, чья вина, конструкторов, строителей или еще кого? Или: пулевая пробоина в стекле автомобиля, и нужно экспертное заключение, откуда стреляли, снаружи или изнутри? Им это было понятно, однако требовалось именно документальное подтверждение специалиста с разъяснением о том, как развивались трещины и с другими подробностями. Обращались даже подводники, которым для батискафов и других глубинных аппаратов нужно было стекло с особыми свойствами, рассчитанное на высокое давление.

«Возникла тягостная пауза, но Алексей Тихонович не растерялся...»

Незадолго до защиты ко мне как-то подошли в курилке два человека. Это были Алексей Сергеевич Фролов, начальник 27-й лаборатории, и его помощник. Они предложили перейти в эту лабораторию начальником отдела жаростойких эмалей, то есть заниматься синтезом составов и варкой стекла.

Так начался новый этап моей работы и жизни, который продолжается и сейчас. Ключевыми моментами этого этапа я назвал бы формирование в ВИАМе научной школы высокотемпературных стеклокерамических материалов и покрытий, создание новых научных направлений в области высокотемпературных покрытий и композиционных материалов на основе стекла и керамики, поддержку этих работ руководством ВИАМа и на высшем государственном уровне, а также широкое внедрение наших разработок в оборонных отраслях промышленности и в народном хозяйстве СССР. К сожалению, распад СССР нанес непоправимый урон этим научным исследованиям. Однако не могу не отметить большой вклад и определенный приоритет ВИАМа по этому направлению научных исследований в нашей стране и в мире.

В феврале 1970 года состоялось заседание Коллегии Госкомитета СССР по науке и технике. Рассматривали вопрос о мерах по широкому внедрению в народное хозяйство СССР разработанных в ВИАМ покрытий для защиты металлов и сплавов. Доклад сделал начальник ВИАМ Алексей Тихонович Туманов. Председатель Госкомитета, он же заместитель председателя Совета Министров СССР, его заместители и другие члены коллегии – министры, председатели Госкомитетов СССР – проявили большой интерес к разработкам ВИАМ, задали нашему начальнику много вопросов, на которые он убедительно ответил. Однако в прениях первым попросил слова некий профессор из другого отраслевого института. Он заявил, что их институт проводил подобные работы, значительных результатов не получено, а потому предложение ВИАМа не имеет перспективы. Возникла тягостная пауза, но Алексей Тихонович не растерялся. Подойдя к подготовленной нами выставке, он на заготовках и деталях проиллюстрировал высокую технико-экономическую эффективность покрытий ВИАМа. Неправоту вышеупомянутого профессора подтвердили и последующие выступления представителей заводов, где были внедрены наши покрытия. В итоге члены коллегии отметили, что авиапромышленность всегда отличалась надежностью и глубиной исследований, а потому разработки ВИАМа целесообразно рекомендовать к применению в народном хозяйстве.

По результатам Коллегии ВИАМу тогда была присуждена премия Совета Министров СССР, предложено организовать на ВДНХ постоянную экспозицию и провести конференцию с привлечением предприятий заинтересованных министерств и ведомств. В целях развития работ нашему институту было выделено 50 вакансий старших научных сотрудников и весьма значительный фонд оплаты труда.

В августе 1972 года отдел эмалей был преобразован в лабораторию № 32. В то время особенно остро стояла проблема снижения материало-, трудо- и энергоемкости производства самолетов, вертолетов и двигателей для них. Наши разработки позволяли (да и сейчас позволяют) уменьшить отходы и потери металлов и сплавов при производстве изделий. Спрос на покрытия был столь велик, что мне и другим сотрудникам приходилось больше работать на заводах, нежели в лаборатории.

…Уйти в отпуск было невозможно. У меня тогда накопилось отпусков за несколько лет, и бухгалтерия заставляла брать компенсацию. Результаты работы на заводах мы привозили в виде отчетов о внедрении. Только в 1973-м наши покрытия были внедрены на 30-ти заводах, а в следующем году еще на 50-ти. Внедрение покрытий всегда сопровождалось большим экономическим эффектом.

«Было найдено весьма оригинальное решение…»

Жаростойкие покрытия на основе стекла оказались востребованными при организации серийного производства (1967-1970 гг.) впервые в мире стального истребителя МиГ-25. По тактико-техническим характеристикам этот самолёт превосходил все военные самолеты мира. В 70-х годах и далее решалась сложнейшая проблема по разработке газоплотных водородостойких покрытий и технологии производства оболочек для тепловыделяющих элементов и корпусов бортовых атомных электростанций, обеспечивающих электроэнергией длительные космические полеты. Одновременно в КБ Генеральных конструкторов В.П. Глушко и Н.Д. Кузнецова разрабатывались жидкостные ракетные двигатели (ЖРД) для доставки на космические орбиты пилотируемых космических кораблей и станций, для межпланетных аппаратов для полетов на Венеру и Марс, для полёта советских космонавтов на Луну, для межконтинентальных баллистических ракет и, наконец, ЖРД для ракеты-носителя «Энергия» по программе «Энергия-Буран».

Немного о том, как формировалось сравнительно новое научное направление в области авиационных материалов, которое можно определить как высокотемпературные стеклокерамические покрытия и композиционные материалы. Еще в 1955 году в ВИАМе в отделе эмалей была воспроизведена американская жаростойкая эмаль, которая была испытана, освоена и внедрена на одном из двигателей. Ей дали марку ЭВ-55. В 60-х годах совместно с заводом № 300 была разработана жаростойкая эмаль очень сложного химического состава марки ЭВ-300, а затем ЭВ-300-60М.

3 января 1967 года мне пришлось срочно, по заданию начальника ВИАМ А.Т. Туманова, вместе с начальником лаборатории № 27 Алексеем Сергеевичем Фроловым и мастером Борисом Николаевичем Барабановым выехать в Куйбышев в ОКБ Н.Д. Кузнецова для отработки технологии эмалирования деталей турбонасосного агрегата ЖРД. Поехали налегке, с портфельчиками, думали, что управимся за 2-3 дня, а пришлось работать больше месяца, вернулись только в феврале. В итоге командировки разработали так называемый «мягкий режим обжига», составили рекомендации для завода. Но уже тогда стало ясно, что эмаль ЭВ-300-60М не вполне отвечает режимам нагрева защищаемых сплавов, и все наши попытки отработать мягкий режим обжига полностью задачу не решали. Я пришел к выводу, что надо создать новую, универсальную эмаль, чем и занялся по возвращении в ВИАМ.

Было найдено весьма оригинальное решение. Взятая нами за основу кремний-бор-бариевая композиция, разработанная для защиты коррозионностойких сталей при термообработке, оказалась приемлемой после модификации для защиты деталей авиационных и ракетных двигателей с целью повышения их надежности и ресурса. Началом этих работ можно считать синтез эмали для стали ВНС-5. Эта сталь переходного класса была разработана для истребителя МиГ-25. Потребность в них была велика, потому что на то время пришлась война Израиля с Египтом, она шла и в воздухе, Египет потерял много наших самолетов. И виамовским ученым под руководством Якова Михайловича Потака удалось разработать эту очень хорошую сталь. Однако после закалки она становилась такой прочной, что из нее было очень сложно делать нужные детали для самолетов – силовые рамы, детали каркаса. Детали большие, с письменный стол, к тому же очень сложной конфигурации. Делать их можно было только на станках с числовым программным управлением. Резцы из сплава ВК-8 беспрерывно «летели», все получалось очень долго и очень дорого… Вот тогда и пришла в голову идея: делать эти сложные детали из «сырой» стали, пока она еще мягкая, а потом покрывать особой защитной эмалью и закаливать. И нам удалось разработать такую эмаль, да к тому же еще обладающую полезным дополнительным свойством: после закалки детали эта эмаль сама собой осыпалась. Экономия получалась грандиозная. А.Т. Туманов доложил об этом министру, и представительная делегация ВИАМа, А.Т. Туманов, Н.М. Скляров и я, на министерском самолете полетели в Горький, на авиазавод имени Орджоникидзе. С нами был еще один достойный «представитель» – банка этой самой эмали. Прилетели на заводской аэродром вечером. Нас встретил главный инженер завода Сейфи. С взлетной полосы на машинах поехали к директору завода Ярошенко. До глубокой ночи обсуждали проблемы производства стального самолета. В последующие дни на завод прибыла большая делегация из начальников лабораторий и специалистов ВИАМ. Производство нужных деталей наладили, самолеты пошли в серию. Я.М. Потак говорил, что промышленное применение стали типа ВНС-5 нашли благодаря эмалям. А спустя некоторое время летчик-предатель посадил МиГ-25 в Японии… Да, очень интересовались за рубежом сталью ВНС-5.

Где применяются модифицированные жаростойкие эмали? Прежде всего, детали камер сгорания, форсажных камер практически на всех газотурбинных двигателях и советского времени, и современных защищены от высокотемпературной газовой коррозии именно этой кремний-бор-бариевой эмалью.

Данные эмали защищают от возгорания детали ЖРД. Это очень важное, принципиальное решение, принятое в свое время Генеральными конструкторами Н.Д. Кузнецовым, В.П. Глушко и некоторыми другими. Американцы применяли для защиты от возгорания своих ЖРД металлы платиновой группы, палладий, а также золото. Применение эмалей обеспечило возможность надежного запуска двигателей, в частности, уже в 90-е годы мы обеспечили 10-кратный запуск ракетных двигателей. А эти двигатели обычно работали только один раз! Но сначала довели ресурс до 3 запусков, потом до 5 и 7, а в итоге до 10-11 запусков. Двигатели В.П. Глушко использовались для запуска пилотируемых кораблей, межпланетных станций, баллистических ракет.

Для бортовых ядерных электростанций разработаны специальные радиационностойкие покрытия. Здесь уникальная структура стеклопокрытий, плотная и аморфная, обеспечивает защиту от проникновения газов, прежде всего, водорода. Если авиационные двигатели необходимо защищать от диффузии кислорода, то в случае бортовых ядерных электростанций очень важно удержать в заданном объеме изделия водород. Вот эти аморфные стеклопокрытия и решают задачу. А бортовые электростанции, БЭС, стали особенно актуальны, когда начались длительные полеты в космосе. На первом этапе это были месяцы, потом год, потом три года и далее...

Следующим этапом стало создание покрытий для многоразовой теплозащиты «Бурана». Мы занимались этой проблемой более 13 лет, и разработана серия покрытий различного назначения. Непревзойденными являются реакционноотверждаемые эрозионностойкие терморегулирующие покрытия, которые защищают плиточную теплозащиту от разрушения аэродинамическим потоком воздуха и в то же время снижают, переизлучают тепловую энергию в окружающую среду, тем самым уменьшая температуру на поверхности космического самолета.

Как и другим виамовцам, мне посчастливилось работать с Генеральным конструктором «Бурана» Глебом Евгеньевичем Лозино-Лозинским. Впервые познакомился с ним на Горьковском авиазаводе в 1967 году. Он был Главным по МиГ-25. По «Бурану» я работал с этим замечательным человеком, начиная со стадии создания и освоения покрытий и вообще всей плиточной теплозащиты. А позже контактировал уже на другом поприще – участвовал в проведении международных авиакосмических салонов. Дважды ездили в Германию, где проводились выставки и конференции по «Бурану». Я сказал «в Германию», а точнее будет – «в ГДР», потому мы с Лозинским были в этой стране в ноябре 1989-го, когда там начали ломать Берлинскую стену. Получилось так, что Глеб Евгеньевич срочно улетел на запуск ракеты в Байконур, а я остался и наблюдал всю эту картину...

«Надеюсь, эти испытания пройдут успешно...»

Работа по созданию многоразовой теплозащиты для «Бурана» на финишных этапах инициировала новые идеи в области высокотемпературных материалов и покрытий. Мне представлялось целесообразным направить усилия лаборатории на создание покрытий на рабочие температуры 1500–2000°С. Были расширены исследования по керамическим и углестеклокерамическим композиционным материалам. Большой интерес к нашим работам проявляли авиационные фирмы западной Европы. Особенно тесные контакты у нас сложились с французской фирмой Аэроспасьяль, французы хотели использовать наши покрытия на своем многоразовом космическом аппарате «Гермес». Работы по этому направлению продолжались в течение 10-ти лет по контрактам. Они платили – мы проводили исследования, это нормальная практика. Покрытия и керамические композиты были защищены совместными с французами европейскими патентами. В нашей стране составы покрытий и технологии их получения защищены авторскими свидетельствами на изобретения.

Что касается стеклокерамических и керамических композиционных материалов, то ими я предложил двум сотрудникам лаборатории заняться еще в 80-е годы, когда требовались высокотемпературные материалы для «Бурана». Но переключиться в полном объеме возможности не было, так как надо было решать главную задачу по эрозионностойким покрытиям. Но в 90-х мы уже начали всерьез заниматься этой проблемой. Был получен запрос от КБ Туполева по созданию большого космического самолета. У американцев он назывался «Восточный экспресс» с температурами на передних кромках и на носке, на коке, до 2200°С, речь шла даже о 2500°С. Предполагалось, что эти детали будут изготовлены из углерод-углерода. Но, так как этот углеродный материал окисляется и сгорает в воздушной атмосфере, надо было сделать защиту, покрытие, и мы стали его делать. Достигли определенных успехов, по крайней мере, испытали в ЦАГИ детали из гравимола с покрытием при 1950°С.

Однако в то же время появилась возможность более активно заняться керамическими композиционными материалами. А.Ю. Берсенев получил первые образцы композита со стеклянной матрицей, армированной углеродными волокнами, этот материал назвали «стекларм». И.В. Надтока, пришедший к нам молодым специалистом из Менделеевки, подготовил по этому материалу хорошую диссертацию и успешно защитил ее. Одновременно А.Ю. Берсенев, который активно работал по покрытиям для теплозащиты «Бурана», и Валентина Алексеевна Розененкова разработали очень интересный материал, который мы назвали «геларм», то есть армированный гель. Золь-гель технология позволила получать высокотемпературные материалы, композиты, без высокотемпературных нагревов, то есть без обжига.

В дальнейшем это направление получило развитие, были разработаны новые материалы на основе карбида кремния, причем можно отметить две группы материалов. Одна – горячепрессованные; горячепрессованный карбид кремния получил название «карбокс». Другая – трещиностойкие композиты, матрица которых из карбида кремния получается путем пиролиза, то есть высокотемпературной обработки в вакууме кремнийорганических полимеров.

Из горячепрессованного карбида кремния по заявке Запорожского моторного завода были изготовлены сегменты предполагаемой высокотемпературной камеры сгорания перспективного авиадвигателя. А из трещиностойких квазипластичных материалов, матрица которых получалась из кремнийорганических полимеров, была изготовлена в натуральную величину жаровая труба камеры сгорания малоразмерного двигателя, которая в настоящее время проходит испытания. Надеюсь, эти испытания пройдут успешно.

Начиная с 1993 года мне присылают приглашения на международные конгрессы и конференции. В научных трудах конгрессов мы регулярно публикуем свои статьи. Мне неоднократно приходилось делать доклады о покрытиях и материалах для многоразовых авиакосмических аппаратов на конгрессах и конференциях в Италии, Франции, США, Германии, Голландии, Китае. Результаты наших исследований всегда вызывали большой интерес у зарубежных специалистов. Однако главным результатом таких командировок считаю возможность оценить научный и практический уровень зарубежных исследователей и установление личных контактов с ними.

«Таков виамовский подход к подбору и взращиванию кадров…»

Вернусь к ураганному ритму нашей деятельности в 1970-е. Кто делал эти работы? Исполнителями были в основном молодые специалисты (мне в ту пору было немного за 30, средний возраст коллег по лаборатории – около 27 лет, а единственной «старой» сотруднице 50). Тем не менее, набор новых кадров шел постоянно. Часто я сам отбирал выпускников на комиссиях по распределению, куда ездил вместе с начальником отдела кадров В.А. Корнеевым. Методика была такая. Предварительно я беседовал с завкафедрами, преподавателями. Потом знакомился с кандидатом лично. Когда (и если) молодой специалист поступал к нам, он рассказывал, какая конкретная работа ему нравится, а какая нет: синтез, технология, испытания образцов и т.д. Через некоторое время выяснялись истинные способности сотрудника. При необходимости и по обоюдному согласию его переводили в другую бригаду, сектор.

Почти все молодые специалисты лаборатории становились ответственными исполнителями тем. Зная потенциал каждого, никогда не боялся доверять сотрудникам самые ответственные задания. Люди быстро росли, проявляли способность к самостоятельной работе. Имели научные публикации, авторские свидетельства, медали ВДНХ. Заслуги лаборатории отмечались в институте. По итогам соцсоревнования лаборатория регулярно завоевывала переходящее Красное знамя, а в соревновании комсомольско-молодежных коллективов это знамя было завоевано трижды подряд и, в соответствии с положением, оставлено лаборатории навсегда. Так что на момент развала СССР в декабре 1991-го эти знамена были в нашей лаборатории. Парткома уже не было, профком решал свои проблемы, и Красные знамена и надписи на них, казалось бы, потеряли свою значимость… Но ведь это наша история, история института! Им место в создаваемом музее ВИАМ, куда и передам их в ближайшее время.

Еще о молодых и не только о них. Успехи лаборатории № 32 в значительной мере связаны с тем, что молодые люди буквально заражались энтузиазмом, изобретательством, творчеством. Большинство из них свою работу считали крайне важной, необходимой для авиапромышленности и страны, в конечном счете – смыслом жизни, как и должно быть у настоящего исследователя, ученого, новатора. Успешное продвижение новых идей невозможно без исполнителей-энтузиастов. Считаю, что не имеет большого значения, как именно родилась идея – пришла в голову самому исполнителю или ее подсказал руководитель, коллеги... Это дело одномоментное (хотя и требующее подготовки), а вот продвижение идеи – длительный процесс, который требует настойчивости, энтузиазма. И в отсутствие настоящего энтузиаста-исполнителя идея может погибнуть сразу, а может продвигаться слишком медленно, что тоже чревато затуханием.

Энтузиастами нередко становятся аспиранты и соискатели ученых степеней. По нашему направлению кандидатские диссертации защитили В.А. Розененкова, В.С. Каськов, А.Ю. Берсенев, И.В. Надтока, Н.И. Симонова и многие другие.

Сегодня в нашем институте прилагаются большие усилия для развития потенциала молодых энтузиастов. Больше стало молодежи, она получает достойное материальное стимулирование, растет в должностях, ее поддерживают морально. Продолжаются традиции виамовского патриотизма, характерного для всех этапов истории нашего института. Инициатором развития положительных тенденций выступает Генеральный директор института, академик РАН Евгений Николаевич Каблов. Уделяя большое внимание молодежи как нашему будущему, он не скрывает своего уважительного отношения к прошлому, к тому хорошему, что было в советские времена. Говорит с трибуны, например, о том, что основные коммунистические моральные ценности имеют явное сходство с библейскими заповедями – это открытая и смелая позиция, которая имеет и воспитательное значение. Мы, ветераны ВИАМ, радуемся происходящему и стараемся вносить свою лепту в общее дело.

В том числе напоминая о хорошем опыте прошлого, который полезен и нынешней молодежи. Приведу свой скромный пример. Более 30-ти лет летом и зимой я играл в большой теннис, много лет моим партнером по теннису и по отдыху был коллега Сергей Георгиевич Глазунов. С ним ездили в Палангу (Литва), где большой теннисный городок и море. Зимой катались на лыжах в подмосковных домах отдыха, за две недели проходили 300-350 км. Однако не только отдых и лыжи занимали наше время. Глазунов переводил с английского либо редактировал чужие переводы, я писал книги и статьи. За два больших (по 30 дней) отпуска написал докторскую диссертацию. Иначе у нас и быть не может. Отпуска, субботы и воскресенья – лучшее время для пишущих людей. И теперь тоже придерживаюсь этого правила.

Основные публикации С.С. Солнцева последних лет:

Доспехи для Бурана. Материалы и технологии ВИАМ для МКС «Энергия-Буран». Под общей редакцией академика РАН Каблова Е.Н. – М.: Фонд «Наука и жизнь», 2013. С. 40–63.

Солнцев С.С. Защитные покрытия металлов при нагреве. Справочное пособие, изд. 2. – М.: «ЛИБРОКОМ», 2009 .

Солнцев С.С., Морозов Е.М. Разрушение стекла. Изд. 2. – М.: «ЛИБРОКОМ», 2007.

St. S. Solntsev. High-Temperature Composite Materials and Coatings on the Basis of Glass and Ceramics for Aerospace Techniques // Russian Journal of General Chemistry- 2011-Vol.81- N.5- PP.992-1000.

Розененкова В.А., Солнцев С.С., Миронова Н.А., Гаврилов С.В. Покрытия для градиентных высокотемпературных теплозащитных материалов // «Стекло и керамика», №1, 2013.

Солнцев С.С., Розененкова В.А., Миронова Н.А., Гаврилов С.Г. Теплозащитный материал на основе керамических армирующих наполнителей // «Стекло и керамика», № 4, 2012.

Солнцев С.С., Розененкова В.А., Миронова Н.А. Высокотемпературные стеклокерамические покрытия и композиционные материалы для авиационной, космической и атомной техники // Труды ВИАМ. Приложение к журналу «Авиационные материалы и технологии», 2012.

Солнцев С.С., Розененкова В.А., Миронова Н.А., Гаврилов С.В. Защитные технологические покрытия для термической обработки высокопрочных сталей типа ВКС // «Стекло и керамика» №10, 2011.

Солнцев С.С. Защитные покрытия металлов при нагреве. Справочное пособие. Изд. 2. – М.: «ЛИБРОКОМ», 2009.

Солнцев С.С., Розененкова В.А., Каримбаев Т.Д., Даньшин К.А. Квазипластичные высокотемпературные углеродкерамические нанокомпозиты для «горячих» деталей авиационных двигателей // Авиадвигатели 21 века. Материалы конференции. Москва, ЦИАМ им. Баранова, 2010.

Solntsev S.S., Rosenenkova V.A., Mironova N.A., Gavrilov S.V. SiC-Si3N4-SiO2 high-temperature coatings for metal fiber sealing materials. // Glass and Ceramics: Volume 68, Issue 5 (2011).

Интервью провел и подготовил к публикации кандидат филологических наук, доцент М.И. Никитин